Хотя мысль поиметь женщину казалась весьма заманчивой, Несан не представлял, как сможет набраться храбрости проделать все это и предстать голым перед кем бы то ни было. Он любил смотреть на женщин, как ему понравилось смотреть на Клодину Уинтроп, Беату, любил воображать их обнаженными, но никогда не представлял себя голым перед ними да еще в возбужденном состоянии. Ему достаточно сложно скрывать пред ними свое возбуждение и в одежде. Ему очень хотелось женщину, но он совершенно не представлял, как сможет справиться с неловкостью и не потерять охоты.
Может, если бы была девушка, которую он хорошо знал, которая ему бы нравилась, за которой он какое-то время бы ухаживал, целовался с ней и обнимался, он придумал бы, как справиться с этим. Но Несан и вообразить не мог, как это кто-то может набраться смелости пойти к женщине, которой прежде отродясь не видел, и раздеться перед ней догола.
Разве что все это происходит в темноте. Наверное, так оно и есть. Наверное, в комнатах у шлюх темно, и люди друг друга не видят. Но он все равно…
– Несан?
Несан закашлялся.
– Клянусь, что не пойду ни к каким шлюхам в Ферфилде. Нет, господин, не пойду.
Глава 24
Выпроводив юношу, Далтон зевнул. Он встал задолго до рассвета и с тех пор был весь в делах, разбираясь со служащими, выслушивая проверенных помощников, доложивших обо всех мало-мальски заслуживающих внимания разговорах на пиру, затем проверял, готовы ли нужные бумаги и письма. Сотрудники, в чьи обязанности, помимо всего прочего, входило копирование и подготовка писем, занимали шесть комнат дальше по коридору, но для того, чтобы выполнить поручение в столь короткие сроки, им пришлось занять еще несколько помещений.
Обычно Далтон с первыми лучами света рассылал своих гонцов во все концы Андерита. Позже, когда министр просыпался и расставался с той, что на данный момент оказывалась в его постели, Далтон сообщал ему необходимые сведения, чтобы министра не застали врасплох, поскольку официально документы якобы исходили от Бертрана.
Глашатаи зачитывали послания в залах заседаний, в гильдиях, в торговых залах, залах городских советов, трактирах, корчмах, на каждом военном посту, в каждом университете, в каждой мастерской, тюрьме, на мельницах и фабриках, рыночных площадях, повсюду, где имелись большие скопления людей, – от одного конца Андерита до другого. Буквально в течение нескольких дней послание, в точности, как его написал Далтон, оказывалось на слуху у всех.
Глашатаи, не передающие дословно текст послания, рано или поздно попадались, и их заменяли другими людьми, больше заинтересованными в дополнительном доходе. Помимо рассылки документов глашатаям, Далтон рассылал копии бумаг людям, которые за небольшую мзду слушали глашатаев и сообщали, если те хоть немного искажали текст. Это тоже было частью его паутины.
Очень немногие понимали, как Далтон, важность того, чтобы тщательно продуманный, гладко звучащий текст слышали все и каждый. Очень немногие понимали, какой властью обладает человек, контролирующий поток информации для народных масс. Люди верят тому, что им говорят, если информацию правильно подать. Верят независимо от того, что это за информация. Буквально единицы понимали, каким мощным оружием является поданная под нужным соусом и тщательно препарированная информация.
Теперь в стране появился новый закон. Закон, запрещающий ограничения по найму на строительных работах и приказывающий нанимать всех желающих поработать на данном поприще. Еще вчера подобная акция против одной из могущественнейших профессиональных гильдий была совершенно немыслима. Документ, составленный и разосланный Далтоном, призывал народ руководствоваться высшими идеалами андерской культуры и не предпринимать никаких враждебных действий в отношении каменщиков за их прошлую отвратительную политику, способствовавшую голоданию детей. Вместо этого в документе предлагалось следовать новым, более высоким стандартам Закона Уинтропа о дискриминации. Так что застигнутым врасплох каменщикам теперь вместо нападок на новый закон придется неустанно и отчаянно пытаться доказать, что они вовсе не намеренно вынуждали голодать соседских ребятишек.
И довольно скоро каменщики по всей стране не только подчинятся, но и радостно примут новый закон, будто самолично всячески пропихивали его в жизнь. У них нет выбора. Иначе их забросает камнями разъяренная толпа.
Далтон любил предусматривать все возможные последствия и предпочитал подстилать соломку заранее. К тому времени, когда Роули переоденет Несана в ливрею гонца и парень отправится в город с пакетом, для Комитета Культурного Согласия, если вдруг одиннадцать Директоров по какой-то причине изменили свое мнение, будет уже слишком поздно что-либо предпринимать. К этому моменту глашатаи уже станут зачитывать новый закон по всему Ферфилду, и вскоре о нем узнают везде и всюду. Теперь ни один из одиннадцати Директоров не сможет переиграть результат открытого голосования на пиру.
Несан отлично впишется в коллектив гонцов Далтона. Всех их он тщательно отбирал на протяжении десяти лет, молодых людей из злачных мест, которые иначе были бы пожизненно обречены на тяжелый труд, не имели бы практически никакого выбора и никакой надежды. Все они были грязью под ногами андерской культуры. А теперь, передавая послания глашатаям, они помогали эту самую культуру кристаллизовать и контролировать.
Гонцы делали гораздо больше, чем просто доставляли документы. В некотором смысле они были чем-то вроде личной армии, оплачиваемой налогоплательщиками, и одним из средств, с помощью которых Далтон достиг своего нынешнего положения. Все его гонцы были непоколебимо верны одному лишь Далтону, и никому более. Большинство из них охотно пожертвовали бы жизнью, буде он того возжелает. И иногда такая необходимость возникала.
Далтон улыбнулся, обратившись мыслями к более приятным вещам. Терезе, в частности. Она чуть ли не парила от восторга, что была представлена Суверену. Когда они после пира вернулись к себе и легли спать, она, как и обещала, весьма громогласно показала ему, какой хорошей может быть. А Тереза могла быть потрясающе хороша.
Она была настолько возбуждена встречей с Сувереном, что все утро провела в молитвах. Далтон сомневался, что ее тронуло бы сильней знакомство с самим Создателем. Он был рад, что смог доставить Терезе такую радость.
Во всяком случае, она хотя бы не хлопнулась в обморок, как это произошло с некоторыми женщинами и даже одним мужчиной, когда их представили Суверену. Хотя такая реакция была вполне обычной, эти люди чувствовали себя потом весьма неловко. Впрочем, все отлично поняли и охотно приняли их реакцию. В некотором роде это было знаком отличия, символом веры, доказывающим преданность Создателю. Никто и не расценил такую реакцию иначе, как проявление искренней веры.
Далтон, однако, считал Суверена самым обычным человеком. Безусловно, занимающим высокий пост, но всего лишь человеком. Однако для многих Суверен был чем-то гораздо выше. Когда Бертран Шанбор, человек, которого и так уже сильно уважают и которым восхищаются как самым потрясающим министром культуры всех времен, станет Сувереном, он тоже будет объектом безрассудного поклонения.
Впрочем, Далтон подозревал, что большинство этих истеричных баб предпочли бы упасть под Суверена, а не перед ним. Для большинства это было бы не банальным совокуплением, а религиозным актом. Даже мужья чувствовали себя облагодетельствованными, если их жены благочестиво соглашались разделить ложе с Сувереном.
Раздался стук в дверь. Далтон собрался было произнести «войдите», но женщина уже вошла. Франка Ховенлок.
– А, Франка! – Далтон встал. – Рад тебя видеть! Тебе понравилось на пиру?
По какой-то причине женщина выглядела мрачной. Темноволосая и темноглазая, обычно держащая себя так, что казалось, будто она все время находится в тени, даже когда стояла на ярком солнце. Все это создавало воистину мрачный эффект. Рядом с Франкой даже воздух казался застывшим и холодным.